Он всегда напоминал мне какого-то древнего волхва или друида... Нет, даже не просто волхва, а такого, который вдруг на глазах начинает превращаться в вещего Ворона, вестника Одина и Велеса, в Ворона-демиурга индейцев и эскимосов – птицу мудрости, шаманской интуиции и магического искусства. При этом начал-то он свое превращение, вроде бы, и начал, но вдруг глубоко задумался где-то на половине процесса, да так таким и остался. Невысокий, суховатый, сутулящийся. С длинными волосами до плеч, перехваченными шнурком, и бородой, когда-то черной, теперь серебристой. Борода, как ассирийская четырехугольная ровная доска, лежит на груди и с каждой нашей встречей становится все длиннее. Острый тонкий прямой нос, глубоко посаженные глаза, впалые щеки аскета - словно изнутри он постоянно иссушаем каким-то неистовым пламенем, некой великой страстью, почти не выпускаемой наружу, сознательно стреноженной. Пламя это будто бы скрывается за размеренными, лишенными суетности движениями и спокойной речью со слегка растягиваемыми, не по-уральски напевными гласными. Кажется, сейчас он взмахнет руками в широких, украшенных орнаментом рукавах славянской свитки, и, наконец, закончив свое превращение, полетит в Ирей к Мировому древу, чтобы растечься мыслию по его стволу, пробивающему все Три Мира... Но нет, рука по-дружески протягивается тебе для запястного пожатия, как когда-то у древних русичей и римлян. И шесть параллельных морщин на его лбу собираются в лествицу.
Представляю, что воображают себе его соседи по даче на Сюзьве, когда видят, как Валера, вместо того, чтобы возделывать ради живота своего грядки, вдруг наоборот часть из них прячет под дерн, нарезанный на дороге, и выкладывает на нем из камней очаг, чтобы вечерком посидеть в свое удовольствие у живого огня, а потом садит на огороде березу, не для пользы дела, а потому что красиво… Или вдруг начинает таскать домой со дна сошедшего недавно пруда голые грязные тяжеленные коряги…
Когда попадаешь в его мастерскую, на тебя сразу же устремляются со всех сторон, с холстов, сотни неземных пытливых взглядов. А с противоположной стены вдруг возносит над тобою свою громадную длань трехметровый Сварог с бородой и космами, превращающимися в золотые лучи животворной энергии. В руках его - золотой посох. Красные, оранжевые и золотистые цвета одежды усилены контрастом с нежно-голубыми солярными эмблемами плаща и орнаментными лентами. Они словно частички небосвода, также как и голубые кристаллы короны. Эта монументальная торжественная фигура, словно гимн, записанный краской. Вот он - Бог Сварог, Сын Рода, Отец Небесный, который сварганил некогда Землю. Сначала он нашел волшебный камень Алатырь, произнес магическое заклинание, и камень вырос, стал огромным бел-горюч камнем, которым Бог вспенил океан. Загустевшая влага его и стала первой сушей. Сварог творит не словом, не магией, в отличие от Велеса, а руками. Он создатель мира и материи, заботящийся о людях и давший им Солнце - Ра (отсюда наше слово «радость») - и огонь, на котором можно приготовить пищу, у которого можно согреться в стужу. Сварог запустил Малое и Большое Коло - земной и космический круги времен. Сварог с холста Семочкина дает силу, уверенность. Он словно отрывает тебя от земли энергией своей напряженной покровительственной ладони. Он стоит здесь как хранитель и вдохновитель.
Валерий написал его еще в мастерской на Кисловодской. Большой размер этой картины – это как раз расстояние от пола до потолка. Поэтому когда он писал верхнюю часть, приходилось ставить стол, на него табуретку, а сверху еще и банкетку. Голова упиралась в потолок, ее даже приходилось склонять ее на бок. Света не хватало. Щурился и писал. Однажды, увлекшись, он машинально отступил назад, как это обычно делает художник, чтобы увидеть целое. И рухнул со своего строения прямо затылком об пол. Но, к счастью, даже испугаться не успел… Зато сколько света и силы исходит теперь от картины. Ради этого, пожалуй, стоило... Ведь сам Сварог теперь покровительствует Валерию Семочкину.
Сегодня в его мастерской вырос еще и лес из корней, коряг, стволов, бересты – берендеево царство. Здесь лежат гальки, там стоят нарезанные зеркала, там - куски цветной смальты. В одном месте виднеются лингамообразные чуры, а в другом – вычеканенные Гамаюн и Алконост, которые подают и разом отнимают у тебя надежду.
Конечно же, Валерий Семочкин не волхв, не колдун или маг. К тому же человек он определенно уравновешенный и сугубо рациональный. Просто красота, естественная, природная, не может не захватить его полностью. А на самом деле он единственный, наверное, в Перми настоящий профессиональный художник-монументалист, то есть коллега Максима Грека, Дионисия, Андрея Рублева, Рафаэля или Сикейроса. Правда, в Перми не так много работы для такого мастера. Имеющие власть и деньги предпочитают возводить безвкусные многоэтажные торговые ангары. Им не до искусства и красоты города.
Знакомы мы с Валерием уже давненько. А повстречались впервые у Николая Зарубина на дне рождения. Оказалось, что и у нас с Валерой даты рождения поблизости (у него – 10 февраля), поэтому и стал тот праздник вспоминаться как «День рождения водолеев».
Родом Семочкин из тамбовской деревни Богданово. И поэтому не странно, что так часто изображается им волк с грустными преданными глазами – один из его тотемов. Порисовывал он с детства. Одновременно учился в музыкальной школе. Хор, баян. Преподаватель хлопотал уже о музыкальном училище. Но вдруг в девятом классе – резкий сдвиг. Потянуло его к живописи и именно к монументальной. Одновременно с этим появилось первое сильное желание понять свои истоки. Одно с другим, кстати, очень хорошо соотносится. Ведь монументалист – это тот, кто по возможности должен отобразить для потомков и движение времен, и срез своей эпохи (если вспомнить фрески великих мексиканцев Сикейроса, Риверы и Ороско).
Это была захватившая юношу страсть, мечта и цель. Но по законам того времени сразу в художественный институт да еще из деревни, будь ты хоть трижды гением, поступить было не возможно, принимали только после среднего обучения: или училище, или худграффак пединститута. Пришлось Валере, вставая в четыре утра гонять на электричках в Тамбов, чтобы, как он говорит, «только показать свои кастрюли» в художественной школе и получить наставления метров – заочная форма. Потом был пединститут в Орле. Проучился четыре года, но и здесь оказалось не все так просто, как хотелось. Очередной сдвиг. Из таких сдвигов и изломов состоит вся жизнь Семочкина.
Оказалось, что в Харьковский художественный институт на факультет монументальной живописи, куда Семочкин планировал податься после окончания пединститута, поступить согласно другому закону того времени он не может – разные министерства: Образование и Культура. Тогда Валера делает неожиданный для всех ход. Вот как он сам рассказывает об этом: «Я иду в военкомат к майору и говорю: «Забирайте меня в армию». Он мне: «Ты чё - сбрендил». Я ему объяснил ситуацию. Он только руками развел: «Ну, как хочешь». И вот, пошел я на два года. Родители приехали. Для матери - шок. Она думала – все, сын учится хорошо, закончит, будет работать. А я тут такое…» (...)
Зато в армии Валерий научился чеканить. Отслужил. Вернулся и поступил, туда куда хотел, несмотря ни на что. И учился. Из того периода вспоминает он один знаковый случай: «На практике мы копии работ Дионисия делали. Я выбрал себе архангела Гавриила. И как специально все вышло. Он ведь вестник. Он трубит и вещает Марии о будущем рождении Христа. Так вот, привез я ее, работу-то, из монастыря... В общаге тогда жил. Мы уже женатые были с Натальей... мы с одной деревни, но в разных местах тогда учились - она в Москве в Медицинском. Только на последнем курсе я ее к себе перевел. Так вот, начал я эту работу над койкой прибивать… И тут вдруг искры повалили, как молния-знак. Видимо, гвоздь в проводку попал. Ну, ладно. Проходит день-другой, я прихожу из института, а на кровати – телеграмма: «Поздравляем с рождением сына». Так меня Гавриил благовестил».
Наталья закончила ВУЗ на год раньше и по распределению стараниями мужа попала в Пермь. Поэтому за год до диплома Валерий приехал сюда, прощупать почву. Явился в художественный фонд с вопросом: «Нужен ли городу монументалист?». Ему в ответ: «Да, приезжай, нужен». Попросил он тогда дать ему какой-нибудь объект приложения сил для дипломного проекта. Послали к Исмагилову. А в это время как раз сдавался проект сегодняшнего «Колизея», но тогда, в 1982-м, он планировался как кино-концертный зал «Родина». Исмагилов дал печальную для молодого художника установку: «Ничего сложного делать не надо – 15 республик, гербы там, флаги». Вернулся Валерий грустный. В его понимании Родина было глобальным понятием, вмещающим в себя и малую родину, где родился, и Отчизну всю в целом, то есть с историей ее, летописями, со всем тем, через что прошли предки. Руководитель заметил настроение своего ученика и дал другую установку: «Делай, как душа требует». Так началась работа. Открывались какие-то новые информационные каналы. (...)
Труд был большой: две стены по улицам Ленина и Куйбышева шесть метров высотой (всего 250 кв.м. мозаики). И вот подходит время диплома. Эскиз в институт тащили десять мужиков. А накануне защиты – ректорский просмотр для допуска. Руководитель Семочкина был уверен, что все будет отлично. В эскиз были вложены все умения, увлечения и искания. Он был нов и оригинален. В то время Валерий как раз увлекся Хлебниковым и Филоновым.
Но реакция престарелых метров, которые «сами-то уже сто лет не брали в руки инструмента», была неожиданна: «Что ты такое тут нагородил-то! Не-ет, снимаем, не допускаем». Это означало еще год провести в институте, делать все с нуля. А уже и билеты были куплены, и вещи в контейнер уложены. Ректор ушел, Валерий же так и сел, как стоял. И мысли вертятся: «А, может, так оно и есть - я действительно просто бездарность…» Помогла поддержка известного в Харькове мастера-практика, который принял работу с восторгом. (…) Семочкин воспрял духом – как же «бог» дал добро. Утряслось, и до защиты допустили, и сдал успешно. Так поехали они в Пермь.
Здесь Семочкин сразу же поступил в художественный фонд. Выдели ему комнату и мастерскую в только что отремонтированных бараках на Кисловодской. Сам Валерий ни к кому знакомиться не лез. Первым, кто подошел к молодому художнику, был Николай Зарубин. Посидели, поговорили. И пригласил он его на следующий день выступить. А на Кисловодской в «Красном уголке» собирались иногда на чаёк музыканты, архитекторы, поэты. Им-то и представил Зарубин молодого художника. Там Семочкин впервые в Перми показал слайды своего проекта. На удивление, среди собравшихся оказались авторы проекта «Родины» Сергей Тарасов и Олег Горюнов. Работа их впечатлила. И на следующий день на «Волге» они провезли Валерия по городу. Показали, что монументального есть в Перми (ничего особенного), а потом привели к главному архитектору с просьбой: «Пусть сделает, давайте поддержим его». Но тот, увы, тогда уже знал, что к чему. Ну, а самого Семочкина это зажгло, вдохновило.
Но вот проходит год – тишина. Оказывается, решили делать конкурсный проект. Еще год проходит – и ничего. Здесь уже оказывается сам Евгений Николаич решил этой мозаикой заняться. Ну, понятно – куда лезешь, молодой! Так все и заглохло. А сейчас на этом месте торговый ангар «Колизей». Как сам Валерий грустно замечает: «Продали «Родину» торгашам».
Вот так Пермь лишилась настоящего шедевра... Да, а как мог бы украсить этот город Семочкин, не хуже чем Мехико. И стало бы это потом гордостью горожан, но увы…
Всего две монументальных работы удалость воплотить Валерию в Перми, но работы эти действительно стоящие, сделанные на совесть. Правда, когда Валера рассказывает о них, скрыть боль ему не удается... Первым большим делом молодого тогда еще художника была роспись «Карнавал костюмов» (костюмы разных времен и народов) в красном уголке женского молодежного общежития фабрики «Пермодежда». Произошло это в 1982-м. Делал он ее целый год по всем правилам искусства: прямо на стену наклеивал холст и на нем уже писал. Был там новый стандартный холл – три обычных стены и одна стеклянная на металлическом каркасе. На одной из стен висел старый, пошарпанный портрет Ленина. Поручили расписать свободное пространство, не трогая портрета.
Худсовет, куда входили тогда Широков, Багаутдинов, Коваленко, эскиз принял. (Это сейчас рекламу хоть куда можно вставить, раньше же все было только с разрешения). Заключили договор, выдали в фонде краски. Сделал Валерий одну стеночку, разработал эскиз для второй (просто как продолжение). Приходит с ним снова на худсовет, а его заворачивают. Тогда он разрабатывает новый. Опять - отказ. Он ничего не может понять. А перед следующим советом подходит к нему секретарь и по-приятельски так говорит: «Ты что, не врубаешься? Тебе же дают понять, а ты не хочешь. Сделал стеночку, и хватит. Нам план надо выполнять, другую работу надо брать». Семочкин ему: «Так ведь люди сами просят, чтобы я им еще сделал». Тот только рукой махнул. И ничего не поделать, поехал Валерий забирать свои краски. А там даже портрет Ленина со стены сняли, потому что сами увидели, что не вписывается он. Но так работа и «накрылась». Ничего не помогло... А недавно Валерий решил переснять свою первую роспись на качественные слайды. Приехали с сыном, а там теперь «Логоваз». Магазин. Шины везде навалены по стенам. И мужики кабель здоровенный прибивают прямо по шее Валериных красавиц. Он им: «Вы что делаете!» А они: «А чё, нельзя, что ли?». Для них это пустое место. «Сейчас ее, наверное, вообще содрали уже», - вздыхает Семочкин. Он-то знает, конечно, что есть авторское право (еще в институте специально изучал и экзамены сдавал), что с художника могут спросить, если мозаика, например, осыпалась, но и сам художник может потребовать компенсации ущерба, если к работе его относятся по-хамски. Но связываться, пускаться в тяжбы душа его не лежит. К счастью, когда Ирина Косырева делала о художнике фильм, роспись была отснята на пленку.(…)
Не меньше переживаний выпало и со второй работой – мозаикой в фойе школы № 102. В то время Семочкин как раз начал прощупывать свой путь через абстрактную живопись. Хотя сам он не согласен с понятием «Абстрактное» (как «бесформенное»), потому что в природе, по его убеждению, все имеет форму. Подобные работы он определяет как «медитативные» или «музыкальные». Такой является и его мозаика. Это как бы ода «К радости», выложенная смальтой. В ее цветовых аккордах то ли торжествующие золотисто-оранжевые языки вечного первопламени, то ли – остроконечные валы океана радости, подчинившегося музыкальной гармонии…
Худсовет на удивление эскизы принял на «ура». Время уже было другое. Камень с души художника спал. Пришел он к директору школы, женщине средних лет, а она, посмотрев: «О-о, такое нам, наверное, не подойдет». Видимо, сама она предполагала каких-нибудь пионеров с горнами и барабанами, которых - тьма. Скучно. Но женщина оказалась добрая и предложила обсудить эскиз на педсовете. Пришел туда Валерий с двумя вариантами (один из них потом купил как самоценную вещь коллекционер из Америки). Педсовет состоял в основном из женщин, один только мужчина – учитель физкультуры. Смотрели-смотрели. И говорят: «Ничего не понятно, но красиво. Пусть делает». И работа пошла. Натуральной фабричной смальты выдали в фонде всего семь основных цветов. Остальные пришлось делать самому из эпоксидки и сухих пигментов, которые получил прямо на фабрике. Сам сделал формочки, плитки, выливал, колол. Надышался за это время химикатами. Кроме прочего, собирал на Каме гальку, удивляясь ее оттенкам: золотистые и даже голубоватые. Наконец, подступил к стене. Работал с августа по новый год. Забаррикадировался. А вся школа ходила через черный ход. Выкладывал по двадцать часов в сутки. Там же и спал на раскладушке под тулупом. За сутки удавалось собрать по 0,8 кв.м. Торопили же постоянно. Ребятишкам ведь интересно: и как только перемена - заглядывают. Семочкин не против, покажет, объяснит, предложит игру на воображение: «Смотрите, - говорит, - на любой фрагмент, вглядывайтесь, и откроется». И они начали играть, один видит мотоциклиста, другой - лицо… Хуже, когда смальту пытались воровать – камушки красивые, блестящие. Валерий же, глядя на это: «Ребята, что же это вы, для вас же делаю». Стыдно станет. Положат.
А на торжественном открытии играл Бах…
Недавно Семочкин заглянул мимоходом посмотреть, как там его работа (она получилась камерная - 4 на 5 м), и видит: стоит прямо перед ней громадный холодильный автомат для напитков. Семочкин к новому директору – молодому парню: «Ну что же вы делаете-то! Я работу сделал, чтобы люди любовались, а вы поставили этот ящик». Он: «Извините, завтра уберем». Убрали. «Но почему же сразу-то не видели, - снова вздыхает Валера, - органа, что ли, у людей такого нет – видеть красоту».
И только перевез Семочкин после завершения работы остатки смальты в мастерскую, разложил ее по цветам в коробки, как новая беда - пожар. Я помню его мастерскую на Кисловодской с развешанными по стенам эскизами могучих, монументально-скульптурных героических сверхлюдей, выполненных углем. Они были как обретшие форму аккорды Вагнера... Много тогда сгорело... Это был поджог, но кто его устроил – только догадки. Пролезли из соседней мастерской, где был слабый замок, через кладовку – там была самодельная стена, не достающая до потолка. Украли ерунду – тисочки да ножовку, которую Семочкин как нарочно накануне наточил. Просто решили позабавиться – подожгли бумажные полоски с наведенными колерами над диваном. Приезжает Валера на следующий день, в субботу – все окна выбиты, решетки выставлены (пожарные рукава тянули), пол и стены – все в пене и копоти. А разложенная смальта покрыта жирной сажей. В кладовке, откуда пошел пожар, сгорело все – воск, канифоль, краски, бумага, большие рулоны рисунков. Вроде бы горевать надо, а Семочкин стоит среди пепелища как завороженный: черный пепел, а по нему куски разноцветной смальты рассыпаны. Удивительно. Специально так не сделать... Стихия… А после пожара смальту пришлось перетирать всей семьей до Нового года. Несколько месяцев… Каждую смальтинку... Много пропало эскизов на картоне в натуральный размер. Сам он насквозь пропитался гарью. Домой приходит вечером. А младший сын выбегает: «Ты, папа, колбаску копченую купил?»
Интересно, что перед этим происшествием начал Валера для себя, для души, заниматься чистой живописью, примерно, в 90-м. Самая первая работа была «Лабиринт». Это первая попытка нащупать что-то свое в нефигуративной, медитативной технике. Задача была при минимуме красок (белила, черная, коричневая и охра) сделать некую, органную, басовую композицию. Это как бы блуждание сознания по лабиринту, все на медитации. Здесь проявились еще и детские воспоминания, когда Семочкины жили в Приморье, и он, мальчишка еще, лазал с приятелями среди хаоса бревен, наваленных у железнодорожной станции. Боялись, а лазили. Колорит вышел как у сегодняшних коряг в его мастерской, и только где-то сверху – проблески золотистые. Работа уцелела. И когда из соседнего барака после пожара прибежал Вячеслав Остапенко, он, увидев холст, удивленно воскликнул: «Это у тебя что – так его подпалило?» Опять совпадения – как будто бы предсказание – и мозаика в огненных тонах, и первый холст – как подпалины. После этой работы пошел целый цикл медитативных картин, названный «Дионисийские (позднее – Ярилины) пляски», уже полноцветный. Полотна эти необыкновенные по колориту, в них проступают отголоски юношеского занятия музыкой. Своеобразные художественно-музыкальные медитации. Ведь о том, что с музыкой пришлось расстаться, и сегодня Валерий порою жалеет. Но его работы построены по законам музыки. Каждый штрих, каждая форма, каждый цвет на своем месте. Если что-то изменить – распадется гармоническое равновесие. Для Семочкина это было пробой пера, попыткой найти свое, почувствовать, что он может. Это была радость от игры с цветом и от свободной импровизации, как в детстве, и одновременно поиск, создание гармонической вселенной из одной точки. Ведь фигуративный рисунок волей-неволей ставит барьеры, рамки. Как говорил любимый Семочкиным Филонов: «Начинаешь с точки и играй, куда тебя повело». Это контрапункт. Точка отсчета. Художник брал новый холст и не знал, куда заведет кисть: «Что-то капнешь и пошло-пошло-пошло. А потом так же, как на монотипии, неожиданно лик у тебя проявляется». Здесь все находится во власти скрытого ритма и гармонии. Все цвета поют. Семочкин и сейчас не против вернуться к этому полету.
Неискушенный зритель скажет: «И я так могу – мажь, как хочешь!» Не тут-то было. Однажды, во время одной из выставок подошла к Валере старушка-художница и говорит: «Я всю жизнь писала пейзажики и натюрморты, а как стало можно абстрактные работы делать, попробовала нарисовать. Так ведь не получается ничего, распадается все»…
Далее медитация уступила место притче. Это был триптих «Доски судьбы» (сейчас он в Дании, в частной коллекции). В нем переплетены идеи Хлебникова, ницшевского «Заратустры» с личными ощущениями автора. Это уже было нахождение метода, поиск контакта с Природой. Сначала возник центральный холст.
Над сумрачным лунным, кратерным ланшафтом, под затянутым синими тучами небом завис лик Творца, в котором можно угадать черты Хлебникова, а вокруг него спиральными завихрениями, как костяшки домино – Доски судьбы. Они и как карты игральные с черной рубашкой. Как наша судьба, как каждый день: неизвестно какой он будет перед тобой – это черное, а пережил его, узнал – он стал белым. И каждый день – это маленькая жизнь: утром ты рождаешься, живешь, а вечером – умираешь... А спирали взрезают землю и уходят в небо, к свету. Лишь красные иглы-стрелы идей из чела Творца и разноцветные, пестрые гирлянды мыслей рассекают монохром… Гремящий хорал и белая фигура Леонардо.
Левая часть – «Диктатор» – метафора человеческого ужаса. Жуткий нелепый монстр-трансформер с громадным остроконечным мечом и пустотой внутри нависает над смятенной толпой. Все детали здесь острые, жесткие и только вдалеке у горизонта, отрезанная от толпы трещиной и диктатором, светящаяся античная статуя.
Правая часть – «Канатоходец». Здесь тоже сказывается влияние «Заратустры». Личность и толпа. Антагонизм. Внизу – масса – лики ненависти, зависти, прочих пороков. И если человек, идущий босиком по горящему канату с огненной пикой идеи в руках, сорвется вниз - толпа его уничтожит, переварит. Но канатоходец должен пройти над ней из пещеры, где мальчик в розовой свитке играет на дудочке, к виднеющейся вдали церковке. Да будет с ним свет. Но над головой его, как черная молния, мечется Лукавый – собственный лживый мозг...
...Так вот и жил Семочкин в те годы, и было ему не очень-то уютно. И обстановка не самая дружественная, и ради заработка приходилось делать какие-то сиюминутные заказы. А для себя оставалась живопись. Жил он особняком, как «тамбовский волк в конуре». Даже слухи про него поползли, что, мол иконы он делает, подпольно. И это в то время, когда еще «коммунизм» был.
Не заискивал он ни перед кем, и к официальному признанию особо не стремился. Растил сыновей, которые стали продолжателями его идей. Из работ того периода важно вспомнить также «Берегиню»... Должен Семочкин был сделать одну большую стенную роспись по сказам Бажова. Он его всего перечитал, накопил богатейший материал, зарисовки. И Огневушка там была, и Хозяйка Медной горы. К сожалению, роспись не состоялась – заказчик разорился. Но появилась еще одна работа-притча.
Из граней полупрозрачных кристаллов проступает как видение полулежащая женщина в короне, а под ней в углу – темный ход-штольня. В нем можно различить человека с кайлом, прорубающегося к свету, красоте, истине. Это не только хозяйка гор и минералов, это одновременно и душа Урала. Здесь также можно вспомнить и Ницше: «Копающий подземелье, куда ты идешь…» А другое прочтение - художник и муза.
Сейчас Валерий Семочкин член Союза художников (хотя и здесь были сложности, поступил только со второго захода). Вступил он поздно, после Николая Зарубина в 1996 г. Работает Валера сегодня в персональной мастерской на ул. Одоевского (с Кисловодской выбрался последним из своего поколения).
Мастерская эта была сначала за Курушиным, тот, увы, спился и превратил ее в притон. Валере выделили это место только с тем условием, что он заплатит огромные долги прежнего владельца за тепло, телефон, электричество. Пришлось поднапрячься, а также сделать капитальный ремонт и вставить железную решетку на лестницу.
И теперь Семочкин, действительно, как когда-то поговаривали, пишет лики, или «ликоны», как он сам их называет. Но не христианских святых, а древнеславянских богов.
Это еще тогда в девятом классе, когда он отбросил музыку и посвятил себя живописи, у него стало ныть в душе от обиды. Было досадно и непонятно: «В школах и институтах изучают официальную историю… У каждого народа свой путь, свои мифы… Например, греческие с великолепными героями… А богатейшее прошлое славян упоминается как-то мимоходом, забыты мифы и сказания. Разве что сказки читают, где главный герой Иван-дурак. Ну, что же такое, - думалось юноше, - дурак это ведь плохо – шизик, идиотик». Потом, спустя годы, пришло понимание, что предки вкладывали в это совсем другое: «дурак» – это «Человек Света» - «д-у-Ра-к». (Ра – это солнце). Это человек, живущий по законам Света, то есть не от мира сего.
Вообще, Семочкин любит, вслед за Хлебниковым, разложить слова на составляющие, вскрывая упрятанные в них смыслы. Например «У-Ра!» – кричали имя солнца русичи, когда шли на битву. Или «К-Ра-сота»…
Стал он анализировать дальше: по сказкам-то вообще, старший и средний братья (он их называет «новые русские»)– умный да разумный – меркантильные рационалисты, но отправляет их отец: «Найдите то, не знаю что»... а это же тоже целая философия, поиск истины и счастья… А что такое счастье – это «с-частью» чего-то… То есть понять себя как часть Единого, часть Природы. Счастье – это ощущение той Связи. Когда она есть, будет все: и любовь, и достаток.
Потом, уже спустя годы, познакомился Валерий с людьми, которые оказались единомышленниками. Идет однажды и видит: афиша «Лекции по ведической культуре славян» А. Трехлебова в ДК строителей. Пришел, послушал, почитал и начал искать по городу. Теперь же в Перми есть уже целая община (причем не единственная в России0 сегодня это целое движение, стремящееся возродить забытые знания и культуру.
Быть художником для Семочкина – это достичь Счастья – то есть быть частью творящей Природы, когда Совесть – это «со-весть» – совместная весть с космосом, с родными и предками. Она и должна быть мерилом. Совесть взращивается. Совестливый человек – это человек с Великой Душой. А Вера – это «ве» – ведать и «Ра» – сияющий свет космоса –«Ведать Свет». То есть знать его, и не слепо при этом, а понимая и славя мир небесных богов – Правь.
Сегодня появилась востребованность Валериных работ, причем расходятся они по всей России. Семочкин верит, что пришел, к чему стремился – к единению с Природой.